Надо же, какое везенье – сразу и врушка, и дурочка. Ристерд недоверчиво оглянулся. Очарование она здесь находит, как же. Серые небеса, серые камни замковых стен, построенных для обороны, а не красоты. Реки возле столицы грязноваты, озеро – и не озеро вовсе, а целое черное штормовое море, так сильно ветра гоняют воды. Есть, конечно, горный массив, напоминающий о чем-то вечном… Но куда людям понять такие материи?
От ее следующих слов Ристерд закашлялся, чтобы не смеяться. От смеха его давно уже отучили розги регентского совета – очень уж им не нравилось бессмысленное веселье. На духовом пиру, вы только послушайте! Вот бы дернуть ее за волосы и раскрыть ей правду: нет никаких богов, вечного пира и загробного облегчения. Ее отец и братья лежат в земле вместе с другими, непогребенные, ободранные мародерами, кормят червей, оставлены на поживу воронам! Надо быть или очень глупой, чтобы этого не понимать, или иметь огромную силу воли, чтобы об этом забыть.
— Богов выдумали люди, чтобы оправдать свою слабость, — только и смог выдавить он, не страшась быть осужденным за отрицание догматов веры. Вера принесла ему пользу лишь однажды, когда друиды потребовали освободить его из-под стражи, а после… Одно расстройство. Маргарита сама раскрыла эту дверь, упомянув о его матери, так пусть поглядит, что там, за ней. — Существуй на самом деле высшие силы – они не допустили бы смерти моей матери или хотя бы покарали бы ее убийц. Спустили с небес свои щупальца – или что у них там – и раздавили бы, как крыс.
Он сам не заметил, как протянул руку к едва появившейся на ветке почке и растер ее в пальцах. Ему вообще не нравилось, когда что-то расцветало и оживало. Если уж его матери суждено было уснуть навечно, почему бы и природе не сделать того же? Не оставить его в тишине и покое, без всех этих птичьих трелей и повсеместно цветущих сорняков?
— Ну, богатства-то у тебя и нет, — усмехнулся Ристерд после минутного молчания. Он бы отдал все, чтобы повидаться с матерью, но у него-то хоть на самом деле что-то есть, а Маргарита слишком уж оптимистична для безутешной сиротки. Она вела себя не так, как он ожидал. Не так, как он сам после серьезных потерь. Дрянь какая, неужто девчонка посильнее него? Нет, скорее уж она что-то скрывает. — Отдавать нечего, будь здесь волшебник, способный вернуть твою родню, вышло бы неловко.
Ему сложно было проникнуться к ней симпатией. Почему ей не плакать, не заливаться слезами в своей комнатушке, не выть на луну? Эти ясные глазки явно не мучали ночные кошмары. Она вела себя не так, как он после потери, и это смущало его больше всего, будило какое-то звериное чутье внутри: здесь что-то не то, есть какое-то двойное дно у их истории.
— Ладно, — Ристерд сдался, чтобы не испортить задумку, и собственный язык вновь отказался повиноваться ему как следует, и прозвучало это куда менее достойно и уверенно, чем ему хотелось. — П-просто…
Просто если ты сможешь поклясться, что твоя семья мертва, то станешь королевой, а если нет… Впрочем, невелика разница – не мертва, так будет.
— Я видел смерть своей матери и похороны отца, вот этими глазами. А с тобой не так. Как будто и лучше, и хуже одновременно.
Лучше ли? Да, Маргарита может жить надеждами, что ее семья просто потерялась и скоро придет, чтобы забрать ее домой, но… Лучшие мечты никогда не сбываются. Вряд ли это можно принять за сочувствие, но ничего другого он выдавить не мог, а разговорить ее как-то надо.
— Мы с сестрой не слишком близки. По правде говоря, она мне больше мешает, — он уселся рядом с Маргаритой на ледяную скамью и заставил себя развернуться к ней лицом, отчего тут же снова занервничал. Ристерд долго глядел ей через плечо, решаясь продолжить мысль. — А вы с братом?
Что такое родственная близость, он представлял с трудом, но очень старательно строил догадки: от них зависел успех авантюры.
— Я имею в виду… — Рис старательно проговаривал каждое слово, собираясь с силами и стараясь не запинаться, но получалось из рук вон плохо. — Он бы прислал тебе весточку, будь он жив? Попытался бы связаться, зная, что ты нашла приют в надежном месте?
